9 апреля 2009 года уже ушло в историю, но вряд ли когда-нибудь ему припишут историческое значение. Правда, акции протеста еще продолжаются, их политических результатов пока не видно, но уже можно сказать, что ожидания не оправдались. Опасения, что 9 апреля страна погрузится в гражданский хаос, оказались преувеличенными. Преувеличенными оказались и ожидания, что 10 апреля в Грузии уже будет исполняющий обязанности президента. Тем не менее, после 9 апреля появился шанс установить новые правила политической игры. Сможет ли политическая элита использовать этот шанс – зависит от ее умения.
Главное последствие, которое могут повлечь за собой текущие акции – это кончина митинга как главного способа достижения политических целей. Может быть, многие со мной не согласятся – на первый взгляд, уличные акции настолько вошли в грузинскую политическую жизнь, что даже международное сообщество признало их частью политической системы – европейские мониторы наблюдают за начавшимися 9 апреля манифестациями так, как будто имеют дело с выборами. С той же целью созданы коалиции грузинских неправительственных организаций. Через несколько дней наблюдатели даже обнародуют свои окончательные заключения, где будет сказано, насколько «справедливо», с насколько грубыми или незначительными «нарушениями» прошли эти акции.
Это я так, в шутку. Спасибо европейским наблюдателям за то, что не забывают о нашем нормальном развитии. Кстати, количество находящихся в эти дни в Тбилиси зарубежных дипломатов и журналистов прямо показывает, что упорно распространяемый некоторыми нашими соотечественниками миф о том, что «Грузию сдают России», ни на чем не основан.
Акция 9 апреля окончательно показала, что эпоха «уличной политики» должна окончиться: насилия ноября 2007 г. и мирный (по крайней мере, до сих пор) апрель 2009 г. показали, что митинг, эта уродливая форма прямой демократии, политически неэффективен: какими бы ни были количество участников и продолжительность митинга, он не может заменить собой главные формы проведения политики – открытые и закрытые переговоры, встречи, собеседования. Соответственно, всякие суждения о количестве демонстрантов не имеют политического смысла: от того, присутствуют ли на демонстрации 25 тысяч человек, 60 тысяч или 150 тысяч, существенно ничего не меняется; блокирование центральных тбилисских магистралей дает обратный эффект (перекрытие любых коммуникаций действует против организаторов, историческая память об этом есть и в Грузии); наконец, чем дольше длится демонстрация, тем больше падает ее заряд и тем в более невыгодной позиции для перехода к формату политического диалога оказывается ее организатор.
Я не стану останавливаться на причинах, приведших к кончине митинга как способа делать политику. На мой взгляд, сам по себе митинг никогда и не оказывал столь сильного влияния на события, как это утвердилось в общественном мнении. Факт, что при смене коммунистической власти, при свержении гамсахурдиевской власти, во время событий ноября 2003 года митинги либо искусно прикрывали собой закулисные сделки, либо предшествовали гражданской войне. Иными словами, митинг как таковой никогда и не приводил к смене политической власти в Грузии. Надеюсь, это хорошо понимают и сегодняшние политики, многие из которых, хорошо ли, плохо ли, делают грузинскую политику с 1990-х гг.
Апрельскими акциями часть оппозиции продемонстрировала свое умение мобилизовывать политических сторонников. Другое дело, насколько оправдано стратегически было сосредоточиться только на одном вопросе, причем в ультимативной форме. Мне и сегодня кажется, что чрезмерные ожидания кончаются чрезмерным разочарованием – и у властей, и у оппозиции есть такой опыт. Теперь вопрос в том, какую тактику избрать оппозиции, чтобы вернуться в лоно «нормальной политики», не растеряв радикальных сторонников. Сперва ее лидеры соглашались встретиться с президентом только для обсуждения форм его отставки, сейчас предварительным условием для встречи является публичность этой встречи. Для тактичного выхода из ситуации оппозиция может использовать готовность Евросоюза и/или благословение патриархии. Любая акция протеста под конец должна перейти в другую форму политики, это железный закон.
Некоторые лидеры оппозиции часто откровенно говорят, что не верят в диалог с властями, так как в диалоге их уже не раз «кидали». В самом деле, у властей, так явно контролирующих все политические институты, стартовые позиции в политических процессах всегда бывают лучше. С помощью уличных акций такую «чрезмерно институционально консолидированную» власть можно призвать к большему самоограничению, но отказ от политических переговоров – это кратчайший путь к «самокиданию».
После августовской войны 2008 г. власти более открыты для политических процессов. Причины тому – международный имидж качества имеющейся в стране демократии, экономические вызовы и, что очень важно, проблема долгосрочной политической стабильности, подразумевающая создание такой системы, при которой уход из власти не будет означать ухода из политики. Многие скажут, что на этом фоне власти готовы лишь к фасадным переменам. Ответ на это замечание прост: целенаправленной политикой можно претворить готовность к фасадным переменам в перемены реальные.
Сегодня, как и весной 2008 г., есть возможность установить новые правила политической игры. Многие страны Европы пережили эпоху политического радикализма и приспособились к главным принципам этих правил – основные политические игроки существуют постоянно, участвуют во всех вопросах публичной политики и признают друг друга полноценными партнерами. Вообще, политики должны понимать, что политические процессы – это постоянное участие, постоянный диалог, где не бывает «полной победы» и «полного проигрыша», не бывает быстрого результата без рутинной работы. В двадцатую годовщину политической истории Грузии рациональное понимание политики с помощью фактов взяло верх над эмоциональным. Теперь очередь за политическим классом – насколько он осознает, что времена переменились.
Давид Апрасидзе